Первоначально Тендерлин – квартал красных фонарей – располагался на набережной. Но потом Тендерлин, как и многие районы Сент-Луиса, переместился ближе к окраине. Пройдете мимо театра “Фоке”, где передвижные бродвейские труппы поют свои мюзиклы, спуститесь дальше по Вашингтон-стрит к западной стороне городского центра и окажетесь в паутине обновленного Тендерлина.
Ночные улицы сияют неоном, искрятся, пульсируют всеми цветами радуги. Все это напоминает какой-то порнографический карнавал. Не хватает только колеса обозрения в каком-нибудь пустом переулке. Можно продавать сахарную вату в форме обнаженных фигур. Детки бы себе играли, пока папа ходит по шлюхам, и мамочка ничего бы не узнала.
Жан-Клод сидел в машине рядом со мной. Всю дорогу, он молчал, и мне пришлось пару раз взглянуть в его сторону, чтобы удостовериться, что он еще здесь. Люди всегда производят шум. Я не имею в виду разговоры, или отрыжку, или что-то интимное. Но люди, как правило, не могут сидеть так, чтобы их вообще не было слышно. Они дышат, шуршат одеждой, облизывают губы – все это хоть и очень тихие, но все-таки звуки. Пока мы ехали, Жан-Клод не производил совсем никаких звуков. Не поручусь, что он хотя бы моргнул. Живой мертвец, чего вы хотите.
Я могу молчать на пару с соседом лучше, чем большинство женщин и добрая часть мужчин. Но сейчас мне было необходимо чем-то заполнить тишину. Поговорить просто затем, чтобы создать шум. Пустая трата энергии, но испытывала такую потребность.
– Жан-Клод, ты еще здесь?
Он повернул голову. Глаза его блеснули, отразив свет неоновой вывески подобно темному стеклу. Вот черт.
– Ты способен изобразить человека лучше всех моих знакомых вампиров. Зачем все это сверхъестественное дерьмо?
– Дерьмо? – тихо переспросил он.
– Да. Почему в моем обществе ты вечно строишь из себя привидение?
– Привидение? – снова переспросил. Как будто это слово может означать что-то еще.
– Слушай, перестань, – сказала я.
– Что перестать?
– Отвечать на каждый мой вопрос вопросом.
Он моргнул.
– Прости, ma petite. Просто я чувствую улицу.
– Чувствуешь улицу? Это еще что?
Он откинулся на сиденье и прижал кулак к животу.
– Здесь так много жизни.
– Жизни? – Ну вот, теперь он добился того, что я это делаю.
– Да, – сказал он. – Я чувствую, как они бегают взад-вперед. Маленькие существа, отчаянно ищущие любви, боли, признания, денег. Здесь много жадности, но в основном боль и любовь.
– К проституткам не ходят за любовью. К ним ходят за сексом.
Он посмотрел на меня, склонив голову.
– Многие люди путают эти два понятия.
Я смотрела на дорогу. Волосы у меня на затылке зашевелились.
– Ты сегодня еще не ел, правильно?
– Ты ведь эксперт по вампирам. Разве ты не можешь это определить? – Его голос стал хриплым и еле слышным.
– Про тебя я ничего никогда не могу сказать.
– Это, разумеется, комплимент моим способностям.
– Я тебя не для того сюда привезла, чтобы ты тут охотился, – сказала я. Мой голос звучал громко и твердо. Но сердце билось так, что я едва не оглохла.
– Неужели ты запретишь мне сегодня охотиться? – спросил Жан-Клод.
Я задумалась на пару минут, пока крутилась возле стоянки, отыскивая свободное место. Запрещу ли я ему сегодня охотиться? Да. Он знает ответ. Это вопрос с подвохом. Беда в том, что я не вижу, в чем подвох.
– Я бы попросила тебя сегодня здесь не охотиться, – сказала я, наконец.
– Скажи почему, Анита.
Он назвал меня Анитой без подсказки с моей стороны. Он явно что-то замыслил.
– Потому что я тебя сюда привезла. И если ты станешь охотиться, это произойдет по моей вине.
– Ты будешь чувствовать свою вину перед теми, кто меня сегодня накормит?
– Незаконно питаться кровью тех, кто не дал на это согласия, – сказала я.
– Это верно.
– Это карается смертью, – напомнила я.
– От твоей руки.
– Если в нашем штате, то да.
– Это же просто сборище шлюх, сутенеров и мошенников. Что они для тебя значат, Анита?
Кажется, до этого он еще ни разу не называл меня Анитой дважды подряд. Плохой признак. Всего в одном квартале от клуба “Серая Кошка” со стоянки отъехал автомобиль. Какая удача. Я поставила свою “нову” на освободившееся место. Я не очень хорошо умею ставить машину между двумя другими, но, но счастью, отъехавший автомобиль был в два раза шире моей “новы”. У меня было достаточно места для маневра, и я благополучно вписалась.
Поставив машину, как мне хотелось, я выключила мотор. Жан-Клод откинулся на сиденье и посмотрел на меня.
– Я задал тебе вопрос, ma petite. Что эти люди для тебя значат?
Я расстегнула ремень безопасности и повернулась к нему. Случайная игра света и тени почти скрыла его в темноте, и только на лицо падал луч золотистого света. Его высокие скулы четко выделялись на фоне бледной кожи. Кончики клыков торчали между губ, глаза мерцали, как синий неон. Я отвела взгляд и смотрела на баранку все время, пока говорила.
– У меня нет личной заинтересованности в жизни кого-то из этих людей, Жан-Клод, но все они – люди. Хорошие, плохие или никакие – но все они живые, и никто не имеет права по собственной прихоти снимать их с доски.
– Одним словом, ты цепляешься за то, что жизнь священна?
Я кивнула:
– За это и за то, что каждый человек неповторим. Любая смерть – это утрата чего-то драгоценного и незаменимого. – На последнем слове я посмотрела на него.
– Ты не раз убивала, Анита. Уничтожала то, что незаменимо.
– Я сама тоже незаменима, – сказала я. – И меня тоже никто не имеет права убить.