– Нет, не знаю. – Я постаралась, чтобы это не прозвучало самодовольно.
– Я могла бы столькому тебя научить, Анита.
– Нет уж, спасибо, – сказала я. – Ты поймала их души, а потом оживила тела и вложила души обратно.
Конечно, я могла только догадываться, но звучало это правдоподобно.
– Очень, очень хорошо. Именно так. – Она смотрела на меня так пристально, что мне стало неловко. Ее пустые черные глаза фотографировали меня.
– А почему вторая зомби разлагается? По теории, зомби, в котором сохранилась душа, разлагаться не должен?
– Это уже не теория. Я ее доказала, – сказала Доминга.
Я посмотрела на разлагающийся труп, и он ответил мне пронзительным взглядом.
– Тогда почему одна гниет, а другая – нет? – Обычная болтовня двух некромантов в очереди в магазине. – Скажи, а ты своих зомби оживляешь только в новолуние?
– Я могу помещать душу в тело и удалять ее столько раз, сколько захочу.
Я, не отрываясь, смотрела на Домингу. Смотрела и старалась, чтобы у меня не отвисла челюсть, и лицо не исказилось от ужаса. Она наслаждалась бы этим зрелищем. А я не хотела, чтобы она развлекалась за мой счет.
– Позволь мне проверить свою сообразительность, – сказала я голосам исполнительного стажера. – Ты помещаешь душу в тело, и оно не разлагается. Потом ты вынимаешь душу из тела, делая из него обычного зомби, и оно начинает гнить.
– Именно, – сказала Доминга.
– Потом ты снова суешь душу в гниющий труп, и зомби становится живым и осознающим. Когда душа возвращается в тело, разложение останавливается?
– Да.
Вот черт.
– Таким образом, ты можешь сделать так, что зомби навечно останется на этой стадии разложения?
– Да.
Черт и еще раз черт.
– А это? – На сей раз, я показала пальцем, словно на лекции.
– Многие мужчины заплатили бы за нее хорошие деньги.
– Погоди минутку – ты собираешься продать ее в качестве рабыни-наложницы?
– Возможно.
– Но... – Это было ужасно. Она была зомби – а это значит, что ей не нужно есть, спать; ей вообще ничего не нужно. Ее можно держать в шкафу и вынимать оттуда, словно игрушку. Идеально покорная рабыня. – Они так же послушны, как обычные зомби, или душа дает им свободу воли?
– Похоже, они очень послушные.
– А может быть, они просто тебя боятся? – сказала я.
Доминга улыбнулась:
– Может быть.
– Нельзя же вечно держать душу в тюрьме.
– Нельзя, – подтвердила Доминга.
– Душа должна отлететь.
– В ваш христианский рай или ад?
– Да, – сказала я.
– Это были дурные женщины, chica. Их собственные родственники отдали их мне. И заплатили за то, чтобы я их наказала.
– Ты взяла за это деньги?
– Использовать трупы без разрешения родственников усопшего – незаконно, – сказала Доминга.
Не знаю, хотела ли она меня напугать. Возможно, что и нет. Но этой фразой Доминга дала мне понять, что вся ее деятельность абсолютно законна. У мертвых нет никаких прав. Поэтому нам и нужны законы, защищающие зомби. Вот черт.
– Никто не заслужил вечного заключения в собственном трупе, – сказала я.
– Этим можно заменить смертную казнь, chica. Преступники могли бы после смерти трудиться на благо общества.
Я покачала головой:
– Нет, это неправильно.
– Я создала зомби, который не разлагается, chica. Аниматоры – вы ведь так себя называете – искали этот секрет годами. Я его нашла, и люди будут платить за него.
– Это неправильно. Может, я мало знаю о вуду, но даже в вашей религии это считается недопустимым. Нельзя же держать душу в заключении и не давать ей слиться с лао?
Доминга пожала плечами и вздохнула. Неожиданно она показалась мне очень усталой.
– Я надеялась, chica, что ты мне поможешь. Вдвоем мы могли бы работать намного быстрее. Мы бы стали такими богатыми, что тебе и не снилось.
– Ты обратилась не к той девушке.
– Теперь я это вижу. Я надеялась, что, раз ты не вуду, ты не сочтешь, что это неправильно.
– Христианин, буддист, мусульманин – кого ни возьми. Доминга, никто не сочтет это правильным.
– Может быть, да, может быть, нет. Спросить-то можно.
Я поглядела на разлагающуюся зомби.
– Хотя бы избавь свои экспериментальные образцы от мучений.
Доминга тоже взглянула на зомби.
– Впечатляющая демонстрация, не так ли?
– Ты создала вечного зомби, чудесно. Не будь же садисткой.
– Ты считаешь, что я жестока?
– Да, – сказала я.
– Мануэль, я жестока?
Отвечая, Мэнни смотрел, и его глаза пытались мне что-то сказать. Но я не могла понять, что именно.
– Да, Сеньора, ты жестока.
Она поглядела на него, и не только лицо, но и все ее тело выразили изумление.
– Ты и впрямь считаешь меня жестокой, Мануэль? Свою дорогую amante (возлюбленную)?
Он медленно кивнул:
– Да.
– Несколько лет назад, Мануэль, ты не был так скор в суждениях. Ты ведь не раз резал для меня белых козлят.
Я повернулась к Мэнни. Это было похоже на сцену из фильма, где главный герой внезапно открывает о ком-то страшную истину. Когда ты узнаешь, что один из твоих лучших друзей участвовал в человеческих жертвоприношениях, должна зазвучать музыка, а камера – показать крупный план. Не раз, сказала она. Не раз.
– Мэнни? – Мой голос упал до хриплого шепота. Для меня это было хуже, чем зомби. Черт с ними, с чужими. А это был Мэнни – и я не хотела верить. – Мэнни? – прошептала я снова. Он не смотрел на меня. Плохой признак.
– А ты не знала, chica? Разве твой Мэнни не рассказывал тебе о своем прошлом?
– Заткнись, – попросила я.
– Он был моим самым ценным помощником. Он сделал бы для меня все, что угодно.
– Заткнись! – крикнула я. Она замолчала; лицо ее вытянулось. Энцо сделал шаг в сторону алтаря. – Не надо. – Я сама не знала, к кому обращена эта просьба. – Я должна услышать это от него, а не от тебя.